Ты при всех на меня накликаешь позор; Я безбожник, я пьяница, чуть ли не вор! Я готов согласиться с твоими словами. Но достоин ли ты выносить приговор?
Мой облик теряется в тёмном тоннеле,
Где мокро и мерзко, где иллюзии правят
На своём тусклом троне, что в мерцающем зале
Воздвигнут на крови, пролитой рабами.
Здесь ароматы чужие и другие цветы –
Не те, что сплетены в похоронный венок.
Отсутствует смрад догнивающих тел,
Хоть мир этот тоже жесток:
Тут воздух пропитан запахом смерти,
Проникающим в мозг, уставший от боли;
На алтарях погибают невинные дети,
Принесённые в жертву по дьявольской воле.
Их мёртвые лица застыли навечно,
Тела неподвластны разложенью и тлену,
А время летит для палачей быстротечно,
Кричащие души забирая в Геенну.
Красота сочетается с омерзительной грязью,
Убожество правит несмотря ни на что.
Я преклоняю колени перед величием князя,
Но шлем тот снимает, обнажая лицо.
Ужасные язвы придают ему сходство
С трупом ожившим. Поработив мою душу,
Прекрасная мерзость на крыльях уродства
Впорхнула мне в сердце и стремится наружу.
Где мокро и мерзко, где иллюзии правят
На своём тусклом троне, что в мерцающем зале
Воздвигнут на крови, пролитой рабами.
Здесь ароматы чужие и другие цветы –
Не те, что сплетены в похоронный венок.
Отсутствует смрад догнивающих тел,
Хоть мир этот тоже жесток:
Тут воздух пропитан запахом смерти,
Проникающим в мозг, уставший от боли;
На алтарях погибают невинные дети,
Принесённые в жертву по дьявольской воле.
Их мёртвые лица застыли навечно,
Тела неподвластны разложенью и тлену,
А время летит для палачей быстротечно,
Кричащие души забирая в Геенну.
Красота сочетается с омерзительной грязью,
Убожество правит несмотря ни на что.
Я преклоняю колени перед величием князя,
Но шлем тот снимает, обнажая лицо.
Ужасные язвы придают ему сходство
С трупом ожившим. Поработив мою душу,
Прекрасная мерзость на крыльях уродства
Впорхнула мне в сердце и стремится наружу.