С какой-то цикличностью все повторяется, с жаждой «вот пьешь ты и не напиваешься».
Хотя казалось, что хватит. Что забывается. Но снова он твой становится. И ты полушепотом каешься.
Повторяешь себе – это не повторится. Это лишь на сегодня. Дала слабинку. У всех бывает.
И вроде к утру ним становишься бесплодна. Да только к вечеру снова рождается, снова к тебе подступает.
читать дальшеИ невольно под горло комом, и живет. И воздухом дышит твоим, нагло в глаза улыбается.
Стихами - тупым скальпелем – себе аборт. И всю ночь потом кровоточит, заживает, соскребается.
И в этом вот полусне, мало-мальском выживании, на потолке вырисовывается его лицо
Твоими страдальческими полустараниями. Брови густые, губы в усмешке, шрам на виске рубцом.
Крохотная родинка возле левого глаза, ресницы пшеничного цвета. Волосы светло-русые.
На щеках румянец… таких вот рисуют впоследствии на буклетах, и просят за них голосовать, если не струсите.
Такие просто так не уходят. Они прячутся за шторами. А ты думаешь – его нет. И напиваешься.
Твой желудок после штормит. На щеках борозды соленые появляются.
И ты хочешь кричать. А оно никуда ведь не выкричится. Все в тебе остается, переваривается.
Такие через месяцы возвращаются. Когда вот секунда еще – и ты вылечился бы. Но все с цикличностью повторяется…
Таких с трудом отпускаешь. Понимаешь, что при себе держа – станет только лишь хуже.
За надежду «все проходит» цепляешься. И талдычишь - не нужен, не нужен, не нужен.
С какой-то цикличностью все повторяется, с жаждой «вот пьешь ты и не напиваешься».
Хотя казалось, что хватит. Что забывается. Но снова он твой становится. И ты полушепотом каешься.
Повторяешь себе – это не повторится. Это лишь на сегодня. Дала слабинку. У всех бывает.
И вроде к утру ним становишься бесплодна. Да только к вечеру снова рождается, снова к тебе подступает.
И невольно под горло комом, и живет. И воздухом дышит твоим, нагло в глаза улыбается.
Стихами - тупым скальпелем – себе аборт. И всю ночь потом кровоточит, заживает, соскребается.
И в этом вот полусне, мало-мальском выживании, на потолке вырисовывается его лицо
Твоими страдальческими полустараниями. Брови густые, губы в усмешке, шрам на виске рубцом.
Крохотная родинка возле левого глаза, ресницы пшеничного цвета. Волосы светло-русые.
На щеках румянец… таких вот рисуют впоследствии на буклетах, и просят за них голосовать, если не струсите.
Такие просто так не уходят. Они прячутся за шторами. А ты думаешь – его нет. И напиваешься.
Твой желудок после штормит. На щеках борозды соленые появляются.
И ты хочешь кричать. А оно никуда ведь не выкричится. Все в тебе остается, переваривается.
Такие через месяцы возвращаются. Когда вот секунда еще – и ты вылечился бы. Но все с цикличностью повторяется…
Таких с трудом отпускаешь. Понимаешь, что при себе держа – станет только лишь хуже.
За надежду «все проходит» цепляешься. И талдычишь - не нужен, не нужен, не нужен.
С какой-то цикличностью все повторяется, с жаждой «вот пьешь ты и не напиваешься».
Хотя казалось, что хватит. Что забывается. Но снова он твой становится. И ты полушепотом каешься.
Повторяешь себе – это не повторится. Это лишь на сегодня. Дала слабинку. У всех бывает.
И вроде к утру ним становишься бесплодна. Да только к вечеру снова рождается, снова к тебе подступает.
И невольно под горло комом, и живет. И воздухом дышит твоим, нагло в глаза улыбается.
Стихами - тупым скальпелем – себе аборт. И всю ночь потом кровоточит, заживает, соскребается.
И в этом вот полусне, мало-мальском выживании, на потолке вырисовывается его лицо
Твоими страдальческими полустараниями. Брови густые, губы в усмешке, шрам на виске рубцом.
Крохотная родинка возле левого глаза, ресницы пшеничного цвета. Волосы светло-русые.
На щеках румянец… таких вот рисуют впоследствии на буклетах, и просят за них голосовать, если не струсите.
Такие просто так не уходят. Они прячутся за шторами. А ты думаешь – его нет. И напиваешься.
Твой желудок после штормит. На щеках борозды соленые появляются.
И ты хочешь кричать. А оно никуда ведь не выкричится. Все в тебе остается, переваривается.
Такие через месяцы возвращаются. Когда вот секунда еще – и ты вылечился бы. Но все с цикличностью повторяется…
Таких с трудом отпускаешь. Понимаешь, что при себе держа – станет только лишь хуже.
За надежду «все проходит» цепляешься. И талдычишь - не нужен, не нужен, не нужен.
Такие, гробя себя, и тебя за собой потянут. А тебе будет казаться, что ты сама, что поддержка ему ты.
Такие церемониться не станут. Сделают виноватой. И ты не можешь понять, кто из вас долбанутая.
Но это переживное. Стихи на салфетке. Слезы ручьями. Плюшевые игрушки. Ночи бессонные.
Это переживное. Пусть и цепкое, едкое...
Такие мужчины тоже смертные.Так что, милая, спи спокойно.
(c) Майя