экстраверт-мизантроп
Аля Кудряшева
"Девочка..."Девочка научилась расправить плечи, если взять за руку - не ускоряет шаг. Девочка улыбается всем при встрече и радостно пьет текилу на брудершафт.
Девочка миловидна, как октябрята - белая блузка в тон, талисман в кулак.
у нее в глазах некормленные тигрята рвут твой бренный торс на британский флаг
То есть сердце погрызть - остальное так,
Для дворников и собак.
А у девочки и коврик пропылесосен (или пропылесошен?), плита бела.
Она вообще всё списывала на осень, но осень кончилась, а девочка не ожила.
Девочка выпивает с тобой с три литра, смеется, ставит смайлик в конце строки,
Она бы тебя давно уже пристрелила, но ей всё время как-то всё не с руки,
То сумерки, то попутчики - дураки,
То пули слишком мелки.
У девочки рыжие волосы, зеленая куртка, синее небо, кудрявые облака.
Девочка, кстати, полгода уже не курит, пробежка, чашка свежего молока
Девочка обнимает тебя, будто анаконда, спрашивает, как назвали, как родила.
Она тебя, в общем, забыла почти рекордно - два дня себе поревела и все дела.
Потом, конечно, неделю всё письма жгла.
И месяц где-то спать еще не могла.
Девочка уже обнимает других во снах о любви, не льнет к твоему плечу.
Девочка уже умеет сказать не "нахрен", а спасибо большое, я, кажется, не хочу.
Девочка - была нигдевочкой, стала женщиной-вывеской "не влезай убьет".
Глядишь на нее, а где-то внутри скрежещется: растил котенка, а выросло ё-моё.
Точнее, слава богу уже не твоё.
Остальное - дело её.
....
А ей говорили - дура, следующего так просто не отпускай.
Ты наори на него и за волосы потаскай.
А то ведь видишь - какая теперь тоска,
Поздравляешь её "здоровья, любви, вина"
А её так тянет ответить: "Пошел ты на"
И дергаться, как лопнувшая струна.
А с утра ей стресс, а после в метро ей транс.
В пору кинуться на пол и валяться там, как матрас.
Декабред - это бред, увеличенный в десять раз.
И она смотрит в себя - и там пустота, пустота, пустота,
Белее любого безвыходного листа,
И всё не то, не то и она не та.
И щека у нее мягка и рука легка,
И во всем права, и в делах еще не провал.
В следующий раз она будет кричать, пока
Не выкричит всё, чем ты ее убивал.
----
А я сижу в ночи, и собака лает, так жалобно - куда уж там соловью,
Дедка Мороз, я пишу тебе соком лайма, кефирчиком залью и дымком завью.
Будешь читать - пожалуйста, пожелай мне вырубить это чертово ай-си-кью.
Столько народу в четыре утра в онлайне - страшно за их налаженную семью.
"Такие слишком медовые эти луны..."Такие слишком медовые эти луны, такие звезды - острые каблуки, менятрясет от каждого поцелуя, как будто губы - голые проводки, а мне быпопивать свой чаек духмяный, молиться молча каждому вечерку, менякрутили, жили, в ладонях мяли и вот случайно выдернули чеку, за этодаже в школе бы физкультурник на год освободил от своей физры, меняжует в объятьях температурных, высинивает, выкручивает навзрыд, гудитволна, захлестывает за борт, а в глазах тоска, внутри непрерывный стон,но мне нельзя апрель - у меня работа и курсовик пятнадцатого на стол.
Играю свои безвыигрышные матчи, диктую свой отточенный эпилог, чтоб изМосквы приехал прекрасный мальчик, и ткнулся носом в мой обоженный лоб.А дома запах дыма и вкус ванили, а дом-то мал и грязен, как я сама, амне не написали, не позвонили, не приоткрыли тайные закрома. Таскаюсьпо проспектам - как будто голой, да вот любой бери меня не хочу - игород цепко держит клешней за горло, того гляди задушит черезчуть-чуть, приду под вечер, пью, залезаю в ванну, как тысячи таких жекак я девиц, а что у вас немедленно убивало, здесь даже не хватает наудивить.
И это не любовь - а еще покруче, всё то, что бьет наотмашь, издалека. Такие слишком синие эти тучи, такие слишком белые облака.
Ребята, мой плацдарм до травинки выжжен, разрытые траншеи на полдуши.Ребята, как же я вас всех ненавижу, всех тех, кто знает, как менярассмешить. Вы до конца на мне затянули пояс, растерли закостенелоедокрасна, а после - всё, свободна, билет на поезд и поезжай в свойПитер. А в нем весна.
Но мне в большом пакете, сухпай на выносотдали, нынче кажется, всё на свете, мне б успокоить это, что появилосьхоть выносить, оставить в себе до смерти. Да вы богатыри - ведь пробитьнепросто махину эту - а по последней версии сто шестьдесят четыреживого роста, полцентнера почти неживого веса. Да я вернусь,когда-нибудь, да наверно, опять вот так, минуточкой, впопыхах, но утебя очки и немножко нервно и волосы - специально, чтоб их вдыхать.
И как я научилась при вас смущаться и хохотать до привкуса на губах, как вы так умудряетесь помещаться в моей башке, не большей чемгигабайт? В моих руках, продымленных узких джинсах, в моих глазах, впрожилочках на висках, как удалось так плотно расположиться, и ни намиг на волю не отпускать? А жизнь совсем иначе стучит и учит - не сметьсчитать, что где-нибудь ждут-грустят. Как вы смогли настолько меняприщучить, что я во сне проспыаюсь у вас в гостях? Ведь я теперь несмогу уже по-другому, закуталась в блестящее волокно. Такие слишкомдлинные перегоны, такой свистящий ветер через окно.
Уйдите и отдайте мое хмельное, земное одиночество, мой фетиш.
А может быть я просто немножко ною, чтобы проверить, всё ли ты мне простишь.
"Мама на даче, ключь на столе..."Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы,восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах,небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски.Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька сдесятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз -вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почтичто старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник.Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена,выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынчетакая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потомиграть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в одинмальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат,наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Яповорачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче.Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковымиглазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. Вавгусте буду уже студент, нынче - ни то, ни это. Хлеб получерствый исыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче натретьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме.Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моейсестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняюлучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемсяна крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу напоезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесятвосемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, нуих всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонноенедеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки исвитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше неговорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждыйбыл пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло отболтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни, живыи непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик,Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечныхкружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойтина реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом визломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке.Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, встареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться.Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось,ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизньмоя - с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене."Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время. Сорок- и первая седина, сорок один - в больницу. Двадцать один - я живуодна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мыслибегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - надесятом. Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надоспешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь - на шееключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
"Вот, допустим, ему шесть..."Вот допустим, ему шесть, ему подарили новенький самокат. Практическивзрослый мальчик, талантлив и языкат. Он носится по универмагу, неразворачивая подарочной бумаги, и всех вокруг задевает своим крылом.Пока какая-то тетя с мешками по пять кило не возьмет его за плечи, неповернет лицом, и не скажет надрывным голосом с хрипотцой : "Дружок, непутайся под ногами, а то ведь в ушах звенит." Он опускает голову,царапает "извини" и выходит. Его никогда еще не ругали.
Потом онрастет, умнеет, изучает устройства чайников и утюгов. Волосы у неготемнеют, он ездит в свой Петергоф, он рослый не по годам, и мать занего горда и у первого из одноклассников у него пробивается борода. Тоесть он чувствует, что он не из "низких тех", в восемнадцать поступаетв элитнейший Политех и учится лучше всех. Но однажды он приезжает кродителям и застает новорожденную сестренку и сестренкину няню. Онаговорит: "Тихо, девочка спит." Он встряхивает нечесанной головой иуходит и тяжко сопит, он бродит по городу, луна над ним - огромныйтеплый софит. Его еще ниоткуда не выгоняли.
В двадцать пять ончитает лекции, как большой, его любят везде, куда бы он ни пошел, егодергают, лохматят и теребят, на е-мэйле по сотне писем "люблю тебя", ноего шаблон - стандартное черта-с два, и вообще надоела, кричит, этаваша Москва, уеду туда где тепло, и рыжее карри. И когда ему пишут промучения Оль и Кать, он смеется, и сообщает: "мне, мол, не привыкать".Он вообще гордится тем, что не привыкает.
И, допустим, втридцать он посылает всё на, открывает рамы и прыгает из окна - ну,потому что девушка не дала или бабушка умерла или просто хочет, чтобыпро него написали "Такие дела", или просто опять показалось, что онкрылат - вот он прыгает себе, попадает в ад, и оказывается в такойневероятно яркой рыже-сиреневой гамме. Всё вокруг горят, страдают иговорят, но какой-то черт ворчит: "Погоди еще." и говорит: "Чувак, непутайся под ногами." И пинает коленкой его под зад.
Он взлетает вверх, выходит, за грань, за кадр.
Опирается о булыжник, устраивается на нем уютно, будто бы на диванчике.
Потом поднимает голову.
Над головой закат.
И он почему-то плачет, и тычется носом в пыльные одуванчики.
"Девочка..."Девочка научилась расправить плечи, если взять за руку - не ускоряет шаг. Девочка улыбается всем при встрече и радостно пьет текилу на брудершафт.
Девочка миловидна, как октябрята - белая блузка в тон, талисман в кулак.
у нее в глазах некормленные тигрята рвут твой бренный торс на британский флаг
То есть сердце погрызть - остальное так,
Для дворников и собак.
А у девочки и коврик пропылесосен (или пропылесошен?), плита бела.
Она вообще всё списывала на осень, но осень кончилась, а девочка не ожила.
Девочка выпивает с тобой с три литра, смеется, ставит смайлик в конце строки,
Она бы тебя давно уже пристрелила, но ей всё время как-то всё не с руки,
То сумерки, то попутчики - дураки,
То пули слишком мелки.
У девочки рыжие волосы, зеленая куртка, синее небо, кудрявые облака.
Девочка, кстати, полгода уже не курит, пробежка, чашка свежего молока
Девочка обнимает тебя, будто анаконда, спрашивает, как назвали, как родила.
Она тебя, в общем, забыла почти рекордно - два дня себе поревела и все дела.
Потом, конечно, неделю всё письма жгла.
И месяц где-то спать еще не могла.
Девочка уже обнимает других во снах о любви, не льнет к твоему плечу.
Девочка уже умеет сказать не "нахрен", а спасибо большое, я, кажется, не хочу.
Девочка - была нигдевочкой, стала женщиной-вывеской "не влезай убьет".
Глядишь на нее, а где-то внутри скрежещется: растил котенка, а выросло ё-моё.
Точнее, слава богу уже не твоё.
Остальное - дело её.
....
А ей говорили - дура, следующего так просто не отпускай.
Ты наори на него и за волосы потаскай.
А то ведь видишь - какая теперь тоска,
Поздравляешь её "здоровья, любви, вина"
А её так тянет ответить: "Пошел ты на"
И дергаться, как лопнувшая струна.
А с утра ей стресс, а после в метро ей транс.
В пору кинуться на пол и валяться там, как матрас.
Декабред - это бред, увеличенный в десять раз.
И она смотрит в себя - и там пустота, пустота, пустота,
Белее любого безвыходного листа,
И всё не то, не то и она не та.
И щека у нее мягка и рука легка,
И во всем права, и в делах еще не провал.
В следующий раз она будет кричать, пока
Не выкричит всё, чем ты ее убивал.
----
А я сижу в ночи, и собака лает, так жалобно - куда уж там соловью,
Дедка Мороз, я пишу тебе соком лайма, кефирчиком залью и дымком завью.
Будешь читать - пожалуйста, пожелай мне вырубить это чертово ай-си-кью.
Столько народу в четыре утра в онлайне - страшно за их налаженную семью.
"Такие слишком медовые эти луны..."Такие слишком медовые эти луны, такие звезды - острые каблуки, менятрясет от каждого поцелуя, как будто губы - голые проводки, а мне быпопивать свой чаек духмяный, молиться молча каждому вечерку, менякрутили, жили, в ладонях мяли и вот случайно выдернули чеку, за этодаже в школе бы физкультурник на год освободил от своей физры, меняжует в объятьях температурных, высинивает, выкручивает навзрыд, гудитволна, захлестывает за борт, а в глазах тоска, внутри непрерывный стон,но мне нельзя апрель - у меня работа и курсовик пятнадцатого на стол.
Играю свои безвыигрышные матчи, диктую свой отточенный эпилог, чтоб изМосквы приехал прекрасный мальчик, и ткнулся носом в мой обоженный лоб.А дома запах дыма и вкус ванили, а дом-то мал и грязен, как я сама, амне не написали, не позвонили, не приоткрыли тайные закрома. Таскаюсьпо проспектам - как будто голой, да вот любой бери меня не хочу - игород цепко держит клешней за горло, того гляди задушит черезчуть-чуть, приду под вечер, пью, залезаю в ванну, как тысячи таких жекак я девиц, а что у вас немедленно убивало, здесь даже не хватает наудивить.
И это не любовь - а еще покруче, всё то, что бьет наотмашь, издалека. Такие слишком синие эти тучи, такие слишком белые облака.
Ребята, мой плацдарм до травинки выжжен, разрытые траншеи на полдуши.Ребята, как же я вас всех ненавижу, всех тех, кто знает, как менярассмешить. Вы до конца на мне затянули пояс, растерли закостенелоедокрасна, а после - всё, свободна, билет на поезд и поезжай в свойПитер. А в нем весна.
Но мне в большом пакете, сухпай на выносотдали, нынче кажется, всё на свете, мне б успокоить это, что появилосьхоть выносить, оставить в себе до смерти. Да вы богатыри - ведь пробитьнепросто махину эту - а по последней версии сто шестьдесят четыреживого роста, полцентнера почти неживого веса. Да я вернусь,когда-нибудь, да наверно, опять вот так, минуточкой, впопыхах, но утебя очки и немножко нервно и волосы - специально, чтоб их вдыхать.
И как я научилась при вас смущаться и хохотать до привкуса на губах, как вы так умудряетесь помещаться в моей башке, не большей чемгигабайт? В моих руках, продымленных узких джинсах, в моих глазах, впрожилочках на висках, как удалось так плотно расположиться, и ни намиг на волю не отпускать? А жизнь совсем иначе стучит и учит - не сметьсчитать, что где-нибудь ждут-грустят. Как вы смогли настолько меняприщучить, что я во сне проспыаюсь у вас в гостях? Ведь я теперь несмогу уже по-другому, закуталась в блестящее волокно. Такие слишкомдлинные перегоны, такой свистящий ветер через окно.
Уйдите и отдайте мое хмельное, земное одиночество, мой фетиш.
А может быть я просто немножко ною, чтобы проверить, всё ли ты мне простишь.
"Мама на даче, ключь на столе..."Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы,восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах,небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски.Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька сдесятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз -вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почтичто старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник.Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена,выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынчетакая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потомиграть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в одинмальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат,наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Яповорачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче.Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковымиглазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. Вавгусте буду уже студент, нынче - ни то, ни это. Хлеб получерствый исыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче натретьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме.Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моейсестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняюлучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемсяна крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу напоезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесятвосемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, нуих всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонноенедеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки исвитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше неговорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждыйбыл пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло отболтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни, живыи непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик,Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечныхкружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойтина реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом визломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке.Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, встареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться.Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось,ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизньмоя - с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене."Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время. Сорок- и первая седина, сорок один - в больницу. Двадцать один - я живуодна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мыслибегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - надесятом. Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надоспешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь - на шееключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
"Вот, допустим, ему шесть..."Вот допустим, ему шесть, ему подарили новенький самокат. Практическивзрослый мальчик, талантлив и языкат. Он носится по универмагу, неразворачивая подарочной бумаги, и всех вокруг задевает своим крылом.Пока какая-то тетя с мешками по пять кило не возьмет его за плечи, неповернет лицом, и не скажет надрывным голосом с хрипотцой : "Дружок, непутайся под ногами, а то ведь в ушах звенит." Он опускает голову,царапает "извини" и выходит. Его никогда еще не ругали.
Потом онрастет, умнеет, изучает устройства чайников и утюгов. Волосы у неготемнеют, он ездит в свой Петергоф, он рослый не по годам, и мать занего горда и у первого из одноклассников у него пробивается борода. Тоесть он чувствует, что он не из "низких тех", в восемнадцать поступаетв элитнейший Политех и учится лучше всех. Но однажды он приезжает кродителям и застает новорожденную сестренку и сестренкину няню. Онаговорит: "Тихо, девочка спит." Он встряхивает нечесанной головой иуходит и тяжко сопит, он бродит по городу, луна над ним - огромныйтеплый софит. Его еще ниоткуда не выгоняли.
В двадцать пять ончитает лекции, как большой, его любят везде, куда бы он ни пошел, егодергают, лохматят и теребят, на е-мэйле по сотне писем "люблю тебя", ноего шаблон - стандартное черта-с два, и вообще надоела, кричит, этаваша Москва, уеду туда где тепло, и рыжее карри. И когда ему пишут промучения Оль и Кать, он смеется, и сообщает: "мне, мол, не привыкать".Он вообще гордится тем, что не привыкает.
И, допустим, втридцать он посылает всё на, открывает рамы и прыгает из окна - ну,потому что девушка не дала или бабушка умерла или просто хочет, чтобыпро него написали "Такие дела", или просто опять показалось, что онкрылат - вот он прыгает себе, попадает в ад, и оказывается в такойневероятно яркой рыже-сиреневой гамме. Всё вокруг горят, страдают иговорят, но какой-то черт ворчит: "Погоди еще." и говорит: "Чувак, непутайся под ногами." И пинает коленкой его под зад.
Он взлетает вверх, выходит, за грань, за кадр.
Опирается о булыжник, устраивается на нем уютно, будто бы на диванчике.
Потом поднимает голову.
Над головой закат.
И он почему-то плачет, и тычется носом в пыльные одуванчики.
@темы: Стихи
-
-
04.11.2008 в 19:26-
-
04.11.2008 в 19:49-
-
05.11.2008 в 20:39-
-
29.11.2008 в 14:01