Светлана Полякова Лестница на небеса

[niceworld]

Наконец она подняла на него глаза и спросила тихо, едва слышно:
— Ты любишь меня? Как сорок тысяч братьев любить не могут?
Он ничего не ответил, только тихо засмеялся, прижимая к себе еще сильнее, словно пытаясь оставить ее там, у себя, никогда больше не выпуская в этот жестокий мир, оберегая ее от каждого дуновения ветра и зная, что все это невозможно…
— Ты не ответил.
— Я ответил, — тихо сказал он. — Просто ты не услышала…
— Тогда думай громче, — проворчала она и снова уткнулась в его грудь.

Она подошла к магнитофону и включила музыку. Похоже, именно этого ей и не хватало. Во всяком случае, она тут же закружилась по комнате, одним легким движением распустила волосы, освобождая их от гнета резинки, стягивавшей их на затылке.
— Иес, ай вонт ю, — подпела она басом, поскольку солист-то был мужчиной. — Энд спеллин…
Внезапно она остановилась и принялась рассматривать себя в зеркале. Придирчиво и внимательно.
— Какая жалость, право, что у человека никогда нет объективных представлений о своей внешности, — пробормотала она. — Как же мне определить тогда, кто я? Красавица или чудовище какое?
Так и не решив для себя этот вопрос, она показала своему отражению язык и назидательно произнесла:
— Какая разница? Главное — чтобы душа была пригожей…
И рассмеялась.


— Тогда все, — произнесла она. — Тогда…
И, не договорив, поцеловала его. Он даже не успел среагировать, удивленный и пораженный тем, что это был не детский поцелуй, и еще он понял — сопротивление уже бесполезно. Ни к чему оно теперь. Почему-то вспомнилась глупая пословица — «чего хочет женщина, того хочет Бог». А Мышка уже не была больше ребенком, и глупо было уверять себя в обратном. Перед ним стояла женщина, очень юная, но уже другая, взрослеющая поминутно. «Как жаль», — подумал он вслед уходящей тени той девочки с длинной челкой и угрюмым взглядом. «Какое счастье!» — выдохнул он навстречу этой, новой Мышке, только-только рождающейся, как Афродита рождалась из пены.


Кинг молчал, продолжая рассматривать в темноте потолок. Она не выдержала и зажгла свет.
Он зажмурился, потом, часто моргая, поглядел.
— Зачем? — простонал он.
— Затем, — холодно отрезала она. — Чтобы ты наконец смог убедиться, что на нашем чертовом потолке не появилось ничего нового…
— Появилось пятно, — возразил Кинг. — Пока еще слабо выраженное… Похоже на расплющенного слона…
— Кинг, — устало сказала она. — Мне кажется, есть что-то более важное, чем твой дурацкий слон на потолке…
Иногда нет ничего важнее слона на потолке, — возразил он. — Может быть, в этом слоне заключен ответ на вопрос о смысле жизни… Тебе кажется, что ты такой огромный и важный, а на самом деле ты только пятно на чьем-то потолке.


Он видел, что она расстроена.
— Ма, — тихо сказал он, опускаясь перед ней на колени и беря ее за руки. — Я тебя очень люблю. Просто иногда я не могу понять, зачем тебе это нужно — прятать свое лицо за маской… У тебя такое прекрасное лицо… То, настоящее. Такое не похожее на другие лица… А ты накладываешь гору косметики только затем, чтобы походить на окружающих тебя… Чтобы не выделяться. Так безопаснее, да?
Она едва не кивнула, повинуясь безотчетному порыву признать его правоту. Нет, это невозможно…


Он подвинулся, чтобы девочки могли сесть рядом с ним.
— У тебя лицо классное, — сказал он, глядя на Мышку. — Такие лица не забываются…
Она снова покраснела. Чего они все к ней пристали с этим лицом?
— Ты поступаешь?
— Не знаю, — призналась Мышка. — Наверное, нет… Я домой собиралась уйти…
— Ты что? — округлила глаза Таня. — Вовка, на нее Дмитрий закинулся, глаз не сводит, а она…
— Зря вы так, мадемуазель, — улыбнулся Вовка. — Останьтесь, право… Сейчас самое интересное начнется. На вашем месте я бы ни за что не пропустил это действо…
— Но я уже не хочу ничего читать, — сказала Мышка.
— А вы так просто посидите… Нет, правда. Тебя как зовут?
— Аня.
— Ты просто послушай. Меня, например. Останешься?
Она кивнула. Мальчишка был трогательный. Она вообще ощущала себя сейчас странно — как будто тот мир, со школой, и даже с Кингом, отдалился от нее. Эти ребята были ее ровесниками, и в то же время — вот ведь удивительно! — они были такими же, как она. Мышка испытывала, общаясь с ними, странную легкость.
— Ладно, — улыбнулась она. — Только ради вас с Таней… Но я буду молчать.
— Молчите, — согласился Володя. — У вас, мадемуазель, даже молчание получается прекрасно. Вы-ра-зи-тель-но…

Найти убежище. Закрыть лицо руками. Не видеть мир, когда в нем нет тебя. С тобою рядом ведь меня не будет никогда… Так ты решил. Ну что ж, беда твоя… Моя любовь — побег из паутины, где, раненный, мой умирает дух. Скажи, зачем придумал Бог, что счастье — лишь для двух? Искать твое лицо в воде, в стекле и в небе — мне трудно. Одиночество мое я разделю с мечтами — о тебе… Пусть будет так. Как скажешь, так и будет, мой любимый…
Она остановилась. Что-то произошло. Как будто она просто говорила теперь без рифм, пыталась объяснить ему, что с ней происходит…
— Не получается, — сказала она, пытаясь скрыть слезы, навернувшиеся на глаза. — Сами видите, не всегда получается у меня рифмовать.
Одна из незнакомых девушек вдруг встала, подошла к ней и, погладив по плечу, сказала:
— Знаешь, у тебя все получилось. Рифмовать куда легче, чем высказывать чувства…

Церберы ее увидели и даже, каждый по-своему, отметили ее появление. Кто-то ехидно поинтересовался, выздоровела ли она наконец после долгой, загадочной болезни, мучившей ее полгода, на что Марина с любезной улыбкой ответила, что сифилис лечится плохо, не хватает в родной стране препаратов. Потом ей намекнули, что ее вот-вот выгонят из школы за все ее выходки, но она и тут не удержалась, заметив, что это ничего, проститутке достаточно знать только «Камасутру», а ее она уже основательно изучила. На замечание, что ей следовало бы появляться в школе почаще, она без промедления ответила, что здесь, как ей кажется, недостаточно нравственная атмосфера для такой тонко воспитанной барышни, какой она, без сомнения, является, и маман против того, чтобы ее единственная дочурка посещала сей бордель…
Короче, к концу своего путешествия в актовый зал Маринка успела испортить настроение всем учителям, дерзнувшим что-то ей сказать. И была этим вполне удовлетворена: теперь они еще полгода станут радоваться ее отсутствию.


Они дошли почти до Мышкиного дома, и тут Маринка остановилась как вкопанная, присвистнув невольно от восхищения.
На лавке перед домом сидел принц. Таких Маринка прежде не видела… Даже на проспекте. Длинные волосы принца волной спадали по плечам, и были при этом чистые, расчесанные, и сам принц был какой-то… Маринка даже запнулась, подыскивая определения этой дивной красоте.
Он, наверное, иностранец, решила она. Но тут же подумала, что в их закрытом городе отродясь не было никаких иностранцев. Особенно иностранцев — хиппи. А этот, несомненно, был как раз из них.
При их появлении принц поднялся, скользнул по Маринке равнодушным взглядом и уставился на Мышку.
Маринка невольно оглянулась и увидела, что Мышка стоит опустив глаза. При этом она покраснела почему-то и старательно ковыряла носком туфли землю.
Принц тем временем подошел к ней и сказал:
— Привет…
— Привет, — эхом отозвалась Мышка.
Маринка хотела что-то сказать, чтобы тоже приобщиться к этой содержательной беседе, но вдруг поняла — она тут лишняя. Это больно ударило ее в самое сердце. Стало как-то пусто и одиноко. И в то же время надо было уходить.
— Я пойду, — сказала она, дотрагиваясь до Мышкиной руки.
Мышка посмотрела на нее, и у Маринки создалось ощущение, что для Мышки сейчас существуют два мира. И тот, где находится с ней этот принц, Мышке куда важнее, чем тот, где все остальные. Можно, конечно, обидеться, но ведь это так глупо…
— Пока, — кивнула Мышка. — Завтра увидимся…
Она отошла на приличное расстояние, но всё же не выдержала и обернулась. Они стояли молча и глядели друг на друга. На минуту Маринке показалось, что они стоят, а вокруг них какое-то мягкое свечение, точно они и не люди вовсе, а два ангела… А потом она почему-то подумала — хоть бы с ними ничего не случилось… Потому что в этом… «зверинце» стопроцентно такие истории плохо кончаются…
— Здесь не любят ангелов, — прошептала она, пытаясь прогнать томительное предчувствие беды.
Он нежно убрал с глаз ее челку и что-то сказал. Она подняла на него глаза, все еще не улыбалась, оставаясь серьезной и немного грустной.
Маринка вдруг почувствовала, что как ни крути, а получается, что она за ними подглядывает. И хотя ей этого страшно не хотелось, она пошла дальше. Все больше и больше удаляясь от странного островка света и нежности, у которого ей так хотелось побыть подольше. Чтобы хоть немного согреться…