And it hurts, and it hurts, and it hurts...Расставание с женщиной - это как перелом ноги. Сначала ты не веришь, что это случилось, несмотря на острую боль и посиневшую, вздувшуюся лодыжку. "Это растяжение или ушиб" - говоришь ты сам себе. "Это растяжение или ушиб" - говорят тебе друзья. "Терпи, ты что, не мужик, что ли? Приложи лед и через пару дней пройдет" - добавляют они. Ты прикладываешь, ты терпишь, ведь ты же мужик, но боль только усиливается, огромная распухшая нога перестает влезать в обувь, каждый шаг дается с чудовищным усилием. Что-то не так, что-то глубоко не так, лед не помогает, алкоголь не берет, ты сдаешься и добираешься до врача. Он делает тебе рентген и говорит то, что ты и так знаешь, но в чем боишься признаться себе.
"Это не легкая ссора. Это не "милые бранятся, только тешатся". Это не "она вернется через неделю". Это перелом. Твоя нога сломалась. Навсегда" - говорит врач. Ты благодаришь доброго доктора и, неуклюже балансируя с еще мокрым, липким, тяжелым гипсом, добираешься до дома. Падаешь в кровать, пытаясь осознать, что ты теперь одноногий, что ты калека, инвалид, лишенец - и только тогда приходит настоящая боль. Температура во всем теле поднимается, тебе трясет, голову наполняют мутные, кошмарные видения из самых грязных глубин подсознания, ты бьешься на мокрых от твоего пота простынях, жалобно поскуливая в пустой квартире, и, когда к середине первой ночи после боль достигает пика, то начинаешь вполусерьез думать о самоубийстве. Потом всерьез. Потом приходит первое утро и, совсем измучившись, ты засыпаешь, погрузившись в ватный солнечный туман. Просыпаешься в темноте и в первый раз пытаешься встать без нее, без ноги. Все не так, все иначе, мир будто перевернулся, два шага до туалета превращаются в двадцать прыжков, готовка еды становится пыткой - ведь ты буквально не можешь стоять у плиты, холод, одиночество и ощущение потерянности усиливают пульсирующую боль. К концу первой недели ты более-менее осваиваешься в одноногих прыжках и, мысленно улыбнувшись ("Ну, все еще не так страшно! Я еще чего-то стою, ха!"), начинаешь даже немного лихачить в своих калечных движениях.
Только для того, чтобы, неловко дрогнув, упасть на спину, удариться головой о плинтус, и ощутить, как разбивается вдребезги твоя наносная одноногая гордость. Не плачь. Не вой. Не зови. Попробуй перевернуться на живот и подняться, не опираясь на гипс, как советовал врач. Получилось? Нет. На вторую неделю ты уже мечтаешь о том, когда снимут гипс - понятное дело, ты молодой, зарастает быстро, еще месяц, не больше и снова будешь как прежде, снова будешь... полноценным. Оказывается, что нужно четыре месяца. И когда они проходят, и когда с тебя снимают гипс, ты видишь там не свою ногу, а что-то белесое, гадкое, худое, в кусках наросшей под гипсом грязи. Что-то хрупкое, вспыхивающее взрывами боли, вызывающее самоотвращение. Что-то, предельно далекое от мечтаемой полноценности. Ты не излечился, прошла лишь острая стадия, впереди еще месяцы тренировок, восстановления, попыток, падений, униженной беспомощности, и боли, постепенно затухающей, уходящей из тела, но остающейся в памяти боли. Боли, которая будет возвращаться в плохую погоду, особенно по ночам. Особенно по ночам.
Егор Просвирнин
nomina-obscura.livejournal.com/468249.html