Что разбудишь...

[-Иридия-]

@темы: Автор неизвестен

---

[Ancalina]

Я вижу в каждом вечернем небе черты твоего лица. © Волчье Море

Я помню каждое слово, каждую улыбку; теперь — это моя тайная шкатулочка с сокровищами. © Александр Куприн

Чтобы цветы в твоих глазах всегда оставались живыми. © Эль Твит

Наушники — это то, без чего нельзя заходить в общественный транспорт.©

"Мы в ответе за тех, кого приручили" — это то, о чем все забывают.©

Я видел мир сквозь твои ресницы.©

Как чудесно лежать в ночи папоротников, трав, в ночи негромких сонных голосов, все они шелестят, и сплетаются, и из них соткана тьма. © Рэй Брэдбери

У меня в голове не укладывалось, что люди могут давать обещания без малейшего намерения выполнить их. © Генри Миллер

Иногда мне кажется, что я создана дли простого сельского счастья: любимый мужчина, за столом дети, я пеку для них пироги. Все женщины хранят в глубине души такую картину, даже самые падшие и самые светские. И так же, как всем женщинам, мне знакомы соблазны богатства, я тоже жаждала этих радостей, роскоши, поклонения мужчин… Но очень скоро я поняла, что это не может сделать меня счастливой. Нет, это не по мне. © Анн и Серж Голон

@темы: Цитаты

---

[Benidikt]

Интересно, о чём же ты думаешь, когда слышишь моё имя (с)

@темы: Картинки, Автор неизвестен, Цитаты

---

[Жуткая собственница]

Не бросайте фразы сгоряча, есть слова сильнее урагана. Заживают раны от ножа, а от слов не заживают раны...

@темы: Цитаты

---

[ledi stih]

Я такая, как есть, и совсем не желаю меняться,
А еще не люблю я диктаторских слов ..."Ты должна..."
Я должна только Богу и в этом не стыдно признаться,
Да и маме с отцом, остальным же я просто нужна :
Я нужна на работе, чтоб были в порядке бумаги,
Я нужна своим детям - в ненастье подставить плечо.
И друзьям я нужна, чтобы их поддержать в передряге...
И кому-то еще, постоянно кому-то еще...
И не надо меня подгонять под какие-то рамки,
И не надо воспитывать или чему-то учить.
Я такая, как есть...и души открывая изнанку,
Я безмолвно кричу: "Да меня надо просто любить".
Надо просто любить, не пытаясь к чему-то примерить:
Как готовит, стирает и может ли долго молчать,
Как ведет себя на людях, станет ли россказням верить,
Чем болела?..и все примерять, примерять...
Я умею понять, никого не виню, не ругаю,
Я умею прощать, в моем сердце ни зла, ни обид.
Я такая, как есть, и меняться совсем не желаю
И, надеюсь, меня есть за что и такую любить .

@темы: Автор неизвестен, Стихи

---

[Ё-моё]

Простая история.

Она, как всегда, внезапно к нему врывается,
Бросает небрежным жестом на стол ключи,
Садится напротив, загадочно улыбается,
Пронзительно смотрит в глаза его. И молчит.
Потом, проиграв минут десять вот так в гляделки,
Очнется: «Ты знаешь, у нас отключили свет,
И я не обедала, так что готовь тарелки.
Ах, да, извини, я забыла сказать «привет!»».

И он, к «тараканам» ее уж давно приученный,
Послушно идет на кухню и ставит чай,
Твердя про себя монолог наизусть заученный,
Про то, как он дико, безумно по ней скучал…
Но вместо того говорит ей какие-то глупости
О том, что на адской работе опять завал,
О том, что на днях наконец-то попробовал устрицы,
И проклял все в мире, пока эту дрянь жевал…

Она залезает с ногами на подоконник:
Привычка из детства – смотреть на восход луны.
«А мне нынче снились крылатые белые кони…
Я с ними летела… Мне странные снятся сны».
«Скажи мне, ты счастлива?»
«Счастлива, мой хороший.
Мне очень спокойно, внутри меня – чистый свет.
И я наконец-то сумела проститься с прошлым.
Тебе, кстати, тоже пора бы - даю совет».

И снова молчит. Закуривает сигару,
Задумчиво глядя за сумрачный горизонт.
Он тихо подходит к ней, подает гитару:
«Споешь? Ну, пожалуйста, спой мне…» Она поет,
И нежный, волнующий голос ее наполняет
Звенящим теплом каждый атом его существа,
И лед, изболевшее сердце сковавший, тает,
И словно под действием тайного колдовства,
Теряет он чувство времени и пространства,
Уносится вольным ветром в далекий край,
Как будто душа после долгих и горьких странствий
Нашла, наконец, тот, завещанный кем-то, рай.

И больше уже ничего для него не значат
Пустые шаблоны, такие, как гордость и стыд,
И он забывает о том, что мужчины не плачут,
И в первый раз в жизни рыдает почти навзрыд.
Бросается к ней и, колени ее обнимая,
В безумии шепчет: «Довольно, не надо лжи!
Я знаю все, знаю! Родная моя, родная…
Но я без тебя не могу, не умею жить!
Во всех незнакомых, серых, чужих мне лицах
Ищу тебя, жадно ищу, но они – не те.
И знаешь, я вряд ли когда-то смогу жениться –
Я только с тобою хотел бы растить детей,
Я только с тобою хотел бы делить секреты,
И радость, и грусть, благодарности не тая.
Я знаю давно наизусть все твои сюжеты
И даже смирился почти, что герой – не я.
Я все твои родинки болью на сердце выжег
Ты лучше, светлее всех тех, кого я встречал!
Я каждое утро встаю и пытаюсь выжить…
Прости, что так долго, так долго об этом молчал! …»

Он больше сказал бы, но только уже не в силах...
Он плачет. Она его гладит по волосам.
«Я знаю, хороший, знаю. Давно простила».
Мерцающий свет ударяет ему в глаза.

И он просыпается. Пусто. Сценарий старый:
За окнами белым саваном снег лежит.
Скучают и мерзнут нетронутые сигары,
Которые он до сих пор для нее хранит.
Он встанет с постели, и сердце потуже свяжет,
И снова он – непробиваемая скала.
Но он никогда уже ей ничего не скажет.
Уже больше года прошло, как она умерла.
(С) Вера Сухомлин

@темы: Стихи

---

[~Illuzi@~]

А кто ВЫ?

Есть люди — библиотеки
У них всегда можно чему-то научиться, открыть для себя новые горизонты знаний, особенно, если запастись терпением и не лениться потратить много свободного времени.

Есть люди — лабиринты
Они непредсказуемы, никогда не угадаешь, что ждет за поворотом и в какие дебри заведут взаимоотношения, но чем сложнее загадка, тем интереснее процесс ее разгадывания.

Есть люди — зеленые долины
С ними легко и безмятежно, с ними оставляешь в стороне все свои проблемы и тяготы, удается расслабиться и отдохнуть, хоть на минуту забыв о том, что за окном на самом деле дождь и слякоть, а в раковине немытая посуда.

Есть люди — ветер
Сегодня здесь, завтра там, ничего нет постоянного и устойчивого, увлечения сменяются одно другим, ни на чем долго не задерживаясь.

Есть люди — фейерверки
У них взрывной темперамент, и они дарят ощущение праздника, ощущение жизни на полную катушку, бесконечного карнавала, пока хватит сил. Будь счастлив, ведь время летит так быстро.

Есть люди — цветы
С ними надо быть очень осторожными, оберегать и защищать от непогоды, ибо они хрупки и ранимы. Но в этой хрупкости и есть своя прелесть и привлекательность — они позволяют о себе заботиться и чувствовать себя сильным.

Есть люди — гранит
С ними всегда можно быть уверенным, что ничего не случится и что всегда находишься под защитой. Есть на кого опереться и положиться в трудной ситуации.

Есть люди — бездны
Знаешь, что кончится плохо, но тянет, тянет заглянуть за край, коснуться рукой неизведанного.

А есть люди — бриллианты
Ты смотришь на него. И каждый раз открывается новая грань человека. И неважно отрицательная или положительная. Просто изучаешь и восхищаешься.

А еще… еще есть люди, которых не делишь, не равняешь… не относишь. Они НАСТОЯЩИЕ. Такие люди очень нужны в жизни.

А кто ВЫ? И какие люди привлекают вас?

@темы: Цитаты

---

[Пой мне Еще]

- ты знаешь, где место таким девочкам, как ты?
- да. там, где таких мужчин, как вы, не пустили бы даже через черный ход /Айн Рэнд "Мы живые"

---

[lynx_147]

Сколько б люди чужие не бились в
мольбах,
Не отдам я тебя никому, пойми, не отдам.
Подрасту и издам свой альманах!
И вперед-в одинокий тур по городам.
Я искать тебя буду в каждом витринном стекле,
Вспомню каждый твой взгляд в переливах
нашего лета.
Я, как ведьма, прилечу на драной метле,
Не позволю тебе быть там с кем-то и где-
то. Пусть твердят люди хором, что не один ты
там.
Хочу просто чувствовать как ты дышишь.
Я тебя никому никогда не отдам.
Никому. Никогда. Слышишь?

@темы: Стихи

---

взяло за душу, пронзило насквозь!.. Это так... так красиво все-таки!

[Kommissar]

название: Серебро Господа моего
автор: mbtill
рейтинг: R
фандом: RPS Rammstein
герои: Тill/Richard
Дисклэймер: автор рассказа не претендует на то, чтобы иметь данных персонажей в собственности, ибо
они живые люди. Образы и события рассказа являются всего лишь
продуктом моего воображения.


Старый священник с заметным трудом поднимается с колен и направляется к выходу из церкви. Прихожане в эти часы не особенно охочи до посещений, поэтому он решает посидеть на улице, освежить свои уставшие от сухого и пыльного воздуха легкие глотком свежей прохлады. Выдался хороший осенний денек – тихий и прозрачный, и мысль о предстоящем скромном удовольствии заставляет пастора улыбаться. К тому же, его маленькая готическая церковь – не шедевр, совсем не шедевр, но вполне достойной архитектуры - расположилась на одной стороне большой городской площади с превосходным парком. Парк постоянно полон народу, жизнь в нем бурлит, молодые мамаши чинно катят коляски, поругивают с визгом носящуюся тут же малышню, а старухи предаются любимому занятию – сидя на скамейках и поджав губы, наблюдать за молодежью и осуждающе качать головами. Молодежи и в самом деле тут много – больше, чем остальных. Поблизости от церкви располагаются учебные заведения и корпуса… отец Шлоссер недолго роется в памяти, пытаясь вспомнить, как это называется. Понятие “звукозаписывающей компании” совсем недавно и непрочно утвердилось в его сознании. Оно слабо связано с привычной ему реальностью, и поэтому ассоциируется именно с молодыми людьми в парке. Точнее, некоторыми из них. Скамеечные наблюдатели – вернее, наблюдательницы – рассказали ему, что все эти странноватого, а порой просто подозрительного вида люди – головы дружно кивают в едином порыве осуждения – музыканты. Интонация, сопровождающая рассказ, не оставляет сомнений в том, кто они “на самом-то деле”. Отцу Шлоссеру неприятно, что этой интонацией его безоговорочно причисляют к сообщникам в деле поддержания нравственности на должном уровне. Он склонен думать, что понятия о ней могут сильно различаться.

А вот ему нравится наблюдать за этими ребятами – в церкви ведь их увидишь нечасто. Он даже скрупулезно выбрал местечко, откуда удавалось бы со всем возможным комфортом обеспечить себе наиболее широкий обзор. Туда он сейчас и направляется, вежливо, но весьма сдержанно приветствуя знакомых дам, греющихся в лучах нежаркого осеннего солнца.

Отец Шлоссер поудобнее устраивается на жестковатой скамейке. Он специально захватил с собой небольшую подушечку, вышитую сестрой, и, прежде чем сесть, несколько смущенно оглянувшись по сторонам, кладет ее на толстые прочные доски. Стоит поздний октябрь, листья с кленов и лип облетели, обнажив черную графику стволов и веток, сделав воздух прозрачным, а землю ослепительно-желтой. В такие дни отцу Шлоссеру с чуть стыдливой восторженностью хочется сложить гимн во славу Господа.

Но сегодня, да и весь последний месяц, его голова занята другими мыслями – их можно было бы назвать дерзкими, и сестра совсем не одобряет подобного поведения и постоянно пилит брата. Но разве женское благочестие, несомненно, более сильное, но, признается себе отец Шлоссер, иногда и более слепое, может понять, что, в конечном счете, все его наблюдения вполне невинным образом преследуют изучение человеческой натуры. Ведь он рассматривает молодое поколение - прилежно и внимательно, день за днем - просто желая понять, какие изменения внес Господь в свой замысел на этот раз.

Тем временем в парке происходит заметное оживление. Со всех сторон, из маленьких улочек, выходящих на площадь, появляются группки студентов, выбравшихся из душных аудиторий. Здесь по преимуществу совсем молодые парни и девушки, они рассыпаются на влюбленные парочки, с преувеличенной серьезностью поглощенные друг другом. Или подружки, нагруженные связками книг, этакие серые мышки, поблескивая очками, увлеченно обсуждают что-нибудь из услышанной только что лекции, тыкая чернильными пальцами то в одно, то в другое место затертых прежними поколениями студиозусов томов. Их более удачливые, но очевидно более ветреные сокурсницы стреляют глазками в развязных красавцев, те отвечают взаимностью - кандидаты на новые парочки, появляющиеся столь же быстро, сколь и исчезающие. Надо всем этим молодняком стоит веселый щенячий гомон, и отец Шлоссер чувствует себя погруженным в средоточие жизни. Но опыт с очевидностью говорит ему, что здесь не стоит ловить какой-нибудь действительно интересный экземпляр. Долгий опыт многочисленных исповедей вообще приучил его к мысли, что щенки все – на одно лицо и на одну душу, поэтому сегодня, как, впрочем, весь последний месяц, его наблюдательность и терпение поджидают другую добычу.

Священник с трудом встает, чтобы немного размять свои разбитые артритом суставы, делает несколько шагов около скамейки, вновь садится и достает из полиэтиленового пакетика маленькую бутылочку. Не переставая поглядывать вокруг, привычным жестом отворачивает крышку и делает несколько глотков, от которых тепло разливается по телу. Немного заранее припасенного вина совсем не помешает, и хорошо, что сестрицы нет рядом.



Двое из пестрой компании притягивают внимание отца Шлоссера вот уже половину срока, что появляются здесь в строго отведенное время и только на час со своими бутылками и раскатами хохота, заставившими почтенных старух занять хоть и более отдаленные, но гораздо более безопасные позиции в глубине парка. Не переставая наблюдать, он с видимым удовольствием опрокидывает еще глоточек. Собственно, его исследование сегодня сосредоточено не на новом, а лишь на подтверждении ставшей уже привычной картины. Он хочет дополнить ее, так сказать, несколькими свежими слоями, чтобы полнее доказать себе, что они совпадут с положенными ранее.

А потом, когда слоев будет достаточно много, он тщательно сформулирует проблему. А затем найдет ответ, и, при условии, что все это окажется достаточно важным и интересным, как-нибудь классифицирует открытый им феномен, и, заполучив таким образом жемчужину, спрячет ее в коробочку, где хранятся остальные, приблизившись к разгадке божественного замысла.



Сегодня бутылок больше, чем обычно. Это можно пропустить, это несущественно. Все они каждый раз рассаживаются в разных комбинациях, то по трое друг напротив друга, составив скамейки и сидя на спинках (отец Шлоссер не одобряет этого, но, в конечном счете, ведь и уборщикам надо кормить семью), то просто кто-то сидит, а остальные толпятся рядом. Их причудливый узор в общем-то всегда случаен, и только эти двое, самые крупные и атлетичные, неизменно сохраняют внутри себя строгое расположение: какую бы кто не выбрал для себя позицию, один из “этих” всегда будет сидеть так, чтобы другой мог расположиться у его ног. Отец Шлоссер вздыхает. Ему очень неприятно называть кого бы то ни было так невежливо-презрительно, но сейчас это просто дань неопределенности. Он надеется, что скоро эта пара получит более подходящее название.

Ну вот, теперь видно, как тощий блондин, смеясь, разливает бутылку в дружно подставляемые пластмассовые стаканчики. Отец Шлоссер чуть прищуривается. Он так и предполагал - тот, что в черной футболке, наполняет сразу два, подходит к темноволосому крепышу, один протягивает ему, и, терпеливо дождавшись, пока на него обратят внимание, садится рядом с темноволосым прямо на желтые листья. Все, даже мельчайшие, действия, обращенные друг на друга, эти двое сцепляют между собой без единого зазора автоматически, не сговариваясь, как часто совершенно бессознательно делают близнецы. Но эти совсем не близнецы. Острое старческое зрение позволяет священнику подробно разглядеть эти два великолепных экземпляра Творца. Несомненно, Господь радовался, создавая этого невысокого, мощного, чуть застенчивого шатена… Впрочем, обязанности прежде всего… приходится обратить внимание на предстоящую обедню и…

…весьма, весьма утомительную процедуру расставания - с каждым прихожанином надо проститься, да еще различить каждое лицо, чтобы вспомнить: для фрау Хаас – вежливый, но суховатый кивок

(- в храм Божий не приходят с собаками, фрау Хаас…

- но это милое животное тоже Его творение, святой отец!

- нет-нет, Вам придется оставить ее на улице…

какой все же мерзкий мопс…), господину бургомистру причитается благодарная улыбка (щедрый вклад позволил поновить алтарную позолоту) и доверительно-успокаивающее кивание головой (да-да, я поговорю с Вашей дочерью); все это утомляет, все знакомо и давно уже происходит автоматически. Все происходит автоматически - вот в чем его беда, о которой никто не догадывается. Возможно, ему следовало бы стать актером…

Прогнав от себя привычную тоску, отец Шлоссер провожает, наконец, взглядом спину последнего прихожанина и перед тем, как скрыться в прохладной тени портала, на секунду окидывает взглядом скамейки.

…он все еще сидит там – в точно той же позе, что и раньше…

Сегодня утром, во время короткой передышки в борьбе с упрямым замком и рассевшейся под грузом лет дверью, отец Шлоссер заметил рядом с церковью одного из своих “любимцев” (как, смущаясь перед самим собой, решил он называть эту компанию; все лучше, чем “эти”, и чувствуется что-то старомодно-заботливое) – и удивился. Что-то показалось ему очень, очень странным. Однако его внимание тут же поглотила столь же настоятельная, сколь и ежедневная необходимость победить упрямый механизм, а потом привычная суета и вовсе стерла из памяти утреннее происшествие…



Прохладная полупрозрачная морось, с полудня висевшая в пронизанном солнцем осеннем воздухе, становится плотной и падает - на камень лестницы, асфальт тротуара, гравий парковых дорожек - частыми, тяжелыми, темными каплями. Одинокая фигура по-прежнему неподвижно сидит на спинке скамейки. Удивляясь самому себе, отец Шлоссер внезапно - и совсем непонятно, зачем - начинает искать объяснение этому, конечно, странному, но в общем-то незначительному факту: ему нравится дождливая погода; возможно, он просто хочет подышать воздухом; в конце концов, почему бы молодому, здоровому мужчине и не отдохнуть от забот; может быть, он ждет здесь свою возлюбленную (старый священник неистребимо старомоден и к тому же немножко романтик)… к моменту, когда он спускается с последней ступеньки лестницы и ступает на тротуар, намереваясь перейти проезжую часть, отец Шлоссер знает, что перед ним человек в беде.



Как холодно. Холодно. Мокрая футболка, мокрые джинсы, мокрые волосы прилипли ко лбу, и – ветер. Говорят, так холодно бывает, когда встретишь своего двойника – в мрачном переулке, где нет людей, где ни одна крыса не выйдет тебе навстречу из подворотни, где ты один на один с самим собой и тяжелыми сырыми стенами домов, где не светится ни одно окно… И можно протянуть руку к тому, кто, призрачно колеблясь, стоит перед тобой, коснуться плеч, лица, живота, чуть приоткрытого завернувшимся краем футболки – и слушать собственную холодную усмешку. В полном одиночестве, потому что тот, кто стоит перед тобой, час назад, как и ты, увидел приколотый к двери квартиры клочок бумаги с пьяными строчками: “надоел…убирайся…больше никогда”.

Потому что это – ты.

Мощная стена перед его глазами - из-за чуть приоткрытой двери на каменные ступени льется мягкий оранжевый свет - и он пытается вспомнить, как его зовут, и отчего так больно перечитывать эти строки, написанные неровным почерком на безжалостно выдранном – очень знакомом – смутно-желтом листке с дурацким логотипом Universal в правом верхнем уголке.

Он комкает в пальцах размокший универсум, разжимает кулак – и потекшие чернила сливаются с потоками дождя, уносят листок дальше, стираясь с него и удаляя из уставшей памяти последние ориентиры – имена, места, время, которое перестало быть. Так хорошо. Холод проник так глубоко внутрь. Ничего. Можно просто сидеть здесь, в темном саду, где деревья роняют на кожу тяжелые капли – и с каждой из них тело обретает благословенную анестезию, такую легкую, приятную анестезию, что последней мыслью становится желание операции, которая удалит все обычно не подлежащие удалению органы – органы, которые невозможно локализовать – и среди них ПАМЯТЬ.

Он ученик плотника. Среди теплых стружек так много досок - восхитительно пахнущих досок, истекающих янтарной, темно-коричневой вязкой смолой, которую он, когда мастер не видит, лижет языком, наслаждаясь упругой, безвкусной, прозрачной массой…

Мать препирается с отцом,

- Тиль еще ребенок!

- Тиль взрослее тебя, дура!

Тиль гладит цыпленка по нежной хрупкой шейке, кормит с руки нарубленным яйцом и засовывает в барабан…

Воспоминания уходят – слишком холодно. Слишком холодно, чтобы вспомнить…Рихарда…

Очень хочется пожаловаться, но – некому.

Рихард, мне так плохо….

Но Рихарда больше нет.

Рих

Рих

Рих

Крысы идут ко мне. Ты знаешь, я боюсь их.

Рих…

Темно. Так темно, и холодно, что боль в нем тоже наконец-то замерзла… Так хорошо…хорошо…хорошо…



Отец Шлоссер, пытаясь одновременно справиться с нелепо выворачивающимся от порывов ветра зонтом и сохранить подобие достоинства, приличествующее его сану, осторожно прикасается к застывшей статуе; ему страшно – в его практике все мертвецы были настоящими, благопристойными мертвецами, они смирно лежали в уютных гробах, сознавая, что их свободное волеизъявление прекращено согласно заведенному миропорядку, и что теперь они в почете и уюте сложили с себя обязанности для счастливого последнего путешествия, и уже ничем не распоряжаются здесь, выпотрошенные, зашитые и заваленные душным благоуханием цветов, с которыми они вступят в Царство Божье.

Священник робко прикасается к запутавшейся в рыжих волосах веточке липы.

Его необходимо отогреть, но как - он не знает. Может, поговорить с ним о чем-нибудь? О чем? Что его выведет из ступора? Пастор перечисляет все, что ему доступно – стихи, политика, мода (ошибка, конечно, ошибка), может, искусство?

А! Ведь он “музыкант”!

- Идемте ко мне, у меня есть (ну что, что???) редкие (Господи, пусть это сработает!!!) записи, возможно, Вам будет интересно, у меня есть и Лист, и Палестрина, и Чайковский…

Никакой реакции.

- И Бах, чудный Бах, полное собрание, и, конечно, Вагнер…

Отец Шлоссер так и не понял, почему именно Вагнер оживил голубоглазого гиганта…



Четвертый день…

Священник, не поспевая за пружинящим, уверенным шагом молодого гостя, одышливо поднимается по лестнице и чуть помедлив, распахивает толстую дубовую дверь, отчего-то пропуская его вперед. За прошедшее время в комнате ничего не изменилось, только солнечный луч раннего утра переполз на несколько сантиметров, и теперь падает на ничего не выражающее лицо с широко открытыми глазами, взгляд которых совершенно неподвижно устремлен прямо перед собой.

Присутствуя во времена своей молодости при операциях, отец Шлоссер всегда отчего-то представлял себе, как могли бы смотреть на мир больные, если бы жидкая анестезия не стекала в их вены по прозрачной пластиковой трубочке.

Тишину в комнате нарушает только смех, доносящийся через открытое окно, и пастор чувствует поразительную неуместность этих звуков, словно поток проносящейся заведенным порядком жизни охватывает место, в котором жизнь перестала быть. Но появление гостя все меняет.

Он ничего не делает, просто стоит, прислонившись к притолоке – в очень свободной и одновременно очень устойчивой позе, скрестив на груди сильные красивые руки, и смотрит, слегка наклонив голову, на судорожно застывшую на краю дивана фигуру.

И отец Шлоссер с изумлением осознает, что на его глазах происходит…он пытается набожно подобрать другое слово, но факт остается фактом – происходит чудо.

Сначала оживают только зрачки.

Они вздрагивают, расширяются,

взгляд приобретает осмысленность, устремляясь к коренастой фигуре –

и вдруг,

сверху вниз,

по телу волной проходит мгновенная судорога, и за ней – такое же мгновенное расслабление мышц, настолько полное, что в следующую секунду парень уже стоит около дивана на коленях.

Это движение так беспомощно - пастор делает инстинктивную попытку поддержать, но что-то останавливает его. Позже, вспоминая эту сцену, он понимает, что его пригвоздило к полу отчетливое ощущение святотатства, как если бы он – о, Господи, как если бы он бросился поддержать Лазаря, услышавшего “Встань и иди”… Поэтому он только, не закончив движения, смотрит, как тот, второй, очень медленно и спокойно отделяется от притолоки, пересекает недлинное пространство – пастору приходит в голову нелепая мысль, как покорно оно ложится под подошвы его массивных ботинок – и без всякой заминки, не изменяя выражения, не размахиваясь, сильно ударяет по лицу, доверчиво поднятому ему навстречу…

“Господи, - проносится в голове у пастора – Господи, Господи, Господи”. Он никак не может остановиться, не может вспомнить ни одной, даже самой короткой молитвы, кроме этого единственного слова, и не знает, просьба ли это, и к кому она обращена, и о чем он просит.

Или он просто называет то, что видит перед собой.

От этой мысли у преподобного Шлоссера подгибаются ноги, и он вынужден опереться о стену.

“нечасто увидишь в церкви…нечасто…Господи, да ведь ему никакая церковь не нужна…”

Из этого смятенного состояния его выводят негромкие слова, поражающие пастора вернее, чем что-либо, слышанное им в жизни:

- Рих, я… я очень хочу спать.

и неожиданно нежное:

- Конечно, малыш…

Это неуместное, нелепое, невозможное “малыш” мгновенно дает отцу Шлоссеру понять, что он стал лишним. Прежде чем он успевает как-то отреагировать – лишний? он, в сущности, спасший человека от смерти, и где? в собственной церкви, в собственной комнате, и перед кем? – тот, кого назвали “малыш”, уже спит - в чудовищно неудобной позе, так и не поднявшись с пола: голова лежит на коленях “Риха”, мощные руки обнимают его – так бережно, что небольшое крепкое тело выглядит драгоценностью в их кольце.

И, глядя на эту немыслимую, не укладывающуюся в сознании сцену, отец Шлоссер смиренно и потрясенно соглашается со своей ненужностью здесь.

К тому же ему необходимо, просто необходимо поговорить с Господом.

И – свежего воздуха.

Направляясь к двери и немного стыдясь перед собой за суетливость, он слышит за спиной:

- Святой отец… мы побудем здесь немного... он очень устал.

В тоне, каким это произнесено, нет ни вопроса, ни тем более просьбы – только спокойная констатация; так говорят люди, которым не может придти в голову, что им возразят.

Отец Шлоссер оборачивается. Ему хочется сказать что-то, просто чтобы сохранить остатки достоинства, но слова застревают в горле, когда он видит, как на спокойном спящем лице проступает легкая улыбка абсолютного счастья.



Священник тихо прикрывает за собой дверь, спускается по темной лестнице, отчего-то боясь неосторожным движением потревожить старые ступени. Сквозь распахнутые двери видно, что казавшаяся бесконечной морось исчезла, прекратилась, и мир, словно только что родившись и удивляясь самому себе, приветствует его дрожью в хрупком горле осенней птицы. Последние капли дождя нежно дребезжат на кончиках веток, лица разглаживаются, мир воцаряется – недолгий, непрочный мир, родство старых дам и прыщавых подростков, озабоченных мамаш и местных дон жуанов – на все нисходит краткая благодать, и мимо нее отец Шлоссер спешит в тяжелые дубовые двери, и дальше - к алтарю, к распятию, столь древнему, что язвы на Христовой плоти уже не следы искусного резца, а результат упорной и тщательной работы плесени, угнездившейся в складках древесины – бледно-зеленые нити, протянувшиеся от волокна к волокну, с наглой самоуверенностью залезающие на выпирающие изможденные ребра, напрягшиеся мускулы широко раскинутых рук, захватывающие, присваивающие их миллиметр за миллиметром, в полной уверенности, что их экспансия останется безнаказанной, как и всегда.

Отец Шлоссер мгновение смотрит на тело Господа, разрисованное изящным узором плесени.

Рядом с распятием стоит давно забытая мягкая щетка, но он в неясном самому экстазе ладонями начинает сметать бледные, чуть липкие нити с тела, растянутого на кресте, освобождая потемневшую плоть древесины; стараясь дотянуться до лица статуи, и смахнуть с него зеленоватую испарину, святой отец вздрагивает – на мгновение ему кажется, что деревянное лицо неуловимо меняется, вдруг приобретая жесткие черты того, кто не спит сейчас в его комнате, и курит, осторожно стряхивая пепел, и пепел падает на растрепанные рыжие волосы, и плотные столбики падают на тщательно вычищенный ковер…

Сквозь витражное стекло на лицо Христа ложится резкий красный луч, стекает на руки священника – и он шепчет:

-Господи, прости недостойного раба Твоего, прости, я виноват, что усомнился в Твоем присутствии, что был слеп, что не верил – прости мое неверие…

Его слова звучат сейчас совсем не так гладко и красиво, как с кафедры – потому что перед ним все еще стоит мертвое лицо, которое наполняется жизнью, как наполняются ею бледные, источенные временем, пыльные фрески под кистью реставратора; как наполнились ею почти истлевшие мускулы под ладонью невысокого темноволосого человека с горящими глазами две тысячи лет назад, на берегу Мертвого, мертвого моря.

Отец Шлоссер прикасается к прохладным деревянным пальцам с удлиненными прямоугольниками ногтей, судорожно сведенным вокруг гвоздя – и перед его глазами другая ладонь, крепкая, изящная – при ударе, вспоминает вдруг он, с нее словно слетели капельки воды, как серебро, сверкнувшие на солнце - и безграничное доверие к этой ударяющей ладони, и жизнь, даруемая ею…

Чудо воскрешения – вот что свершилось у него на глазах.

Отец Шлоссер коротко задумывается – стоит ли рассказать об этом сестре – не стоит. Не стоит напрягать ее благочестие… Он поеживается – от слова, которое, он знает, Хельга непременно произнесет надтреснувшим голосом – “богохульство”. Очень жаль. С легкой тоской отец Шлоссер понимает, что отныне между ним и сестрой окончательно разорвалась связь, разорвалась связь между ним и бесчисленными тетушками на всех скамейках всех парков Германии и мира – и виной тому два обычных парня.

И их “богохульство”.

Их – о, Господи – священник с трепетом ощущает на губах новое слово – их любовь…

Шкатулка, полная жемчуга, опрокидывается…

- Рихард, уйдем отсюда, пожалуйста…

- Да, малыш…

Когда отец Шлоссер возвращается в свою комнату, пустую, его обоняние, привыкшее к аромату ладана, ненадолго останавливается на мимолетном, тонком и нетребовательном запахе, определяемом им как аромат тепла, и покорности, и жизни…

И вдруг на него наконец-то нисходит понимание, и за ним – счастье. И спокойствие. И уверенность.

- “Малыш”

Так шептала мать, убаюкивая его.

- “Малыш”

Возможно, вместо длинных величаво-грозных речей Господь, обращаясь к своим детям, говорит только:

- “Малыш”


Ранним утром отец Шлоссер открывает тяжелые дубовые двери. Прихожане еще только просыпаются в своих постелях, механически бормоча привычную молитву. Парк чист, прозрачен, занесен снегом. Черно-белый парк, на дорожках еще совсем нет следов…

Тот, кого называют “Рих”, курит около скамейки, и явно ждет кого-то. “Кто-то” запаздывает.

Отец Шлоссер справился, наконец, с замком…


оригинал: fictionalize.h14.ru/silver.htm

@темы: Проза

---

[Жуткая собственница]

Повторю в канун разлуки,
Под конец любви ,
Что любила эти руки
Властные твои

И глаза — кого - кого-то
Взглядом не дарят! -
Требующие отчета
За случайный взгляд.

Всю тебя с твоей треклятой
Страстью — видит Бог! —
Требующую расплаты
За случайный вздох.

И еще скажу устало,
— Слушать не спеши! —
Что твоя душа мне встала
Поперек души.

И еще тебе скажу я:
— Все равно—канун! —
Этот рот до поцелуя
Твоего был юн.

Взгляд—до взгляда — смел и светел,
Сердце — лет пяти...
Счастлив, кто тебя не встретил
На своем пути.

@темы: Стихи

---

[Альтаир аль Наир]

...А стадо это только стадо
Хоть человечье - хоть овечье
И в парадигме стадных взглядов
внестадность - хуже чем увечье.
(с) я.

---

[Тхеу]

Я без надежды убит, тоской навылет прострелен,
Потому что я надеялся, а не был уверен.(с)

Наверное, это неизбежно. Того, кто любит тебя, обмануть очень просто. А того, кого любишь сам, – почти невозможно. Каждая улыбка, каждая уверенная фраза выйдут наигранными и ненастоящими. Словно ты, говоря вполголоса одно, выкрикиваешь при этом другое. Когда любишь, даришь частичку себя. А себя не обманешь.
Сергей Лукьяненко “Почти весна”

"Женщина, с родинкой на пути слёз, обречена лить их всё время..." (с)

@темы: Цитаты

---

[матвей.снежный.]

по ночам я кричу, бьюсь в истерике, вспоминаю прошлое.
мысли кружат вокруг, превращаясь в жуткое месиво.
по утрам надеваю улыбку, желаю людям хорошего,
и плевать, что час раньше я чуть не повесился.

по ночам я вскрываюсь, кровоточу старыми ранами,
разжигаю картинки, которые давно уж сгорели.
по утрам вспоминаю, что опять вставать рано,
что птицы разносят давно свои трели.

по ночам я снимаю все маски, открываю лицо,
разбиваю зеркало, не желая видеть то уродство.
утром, как ни в чем не бывало, выхожу на крыльцо,
и теряю с ночным собой сходство.

по ночам я кричу, растворяюсь в своих же строчках,
откровением плачу за новую бессонную ночь.
по утру это все остается в измятых листочках,
я выхожу за порог - отправляю те чувства прочь.

(с)(матвей.снежный.)

@темы: Стихи

---

[матвей.снежный.]

девочка с кошачьим взглядом и надменной улыбкой,
никому не скажет, что ночью ее знобит,
что она допускает ошибку... и за ошибкой,
что она зависима - остальное лишь вид.

девочке хочется встать посреди дорог,
задрать голову и крикнуть куда-то ввысь:
"хей, ты существуешь, бог?!
послушай, остановись!".

но бог ей не пишет, кидает по свету.
вчера засыпала в постели, сегодня - в метро,
девочка носит пальто даже летом.
и ей холодно так, что не согреет никто.

она наигралась в куклы, да и в людей -
последний подонок недавно в любви признался...
девочке холодно. холодно до чертей.
только бог еще не наигрался.

(с)(матвей.снежный.)

@темы: Стихи

---

[ledi stih]

Отчаявшись найти дорогу к Раю,
Колени разбивая о грехи,
Доверчивость, уставшая, хромая,
Едва брела по берегу реки.

Спокойствием манила позолота
Заката, отражённого водой.
А в глубине спираль водоворота,
Кружась, ждала смирившихся с Судьбой.

Саднили ноги, болью ныло тело...
С трудом шагнув на шаткие мостки,
Доверчивость с испугом разглядела:
Сжимало отраженье КУЛАКИ!

Смотрела на себя, не узнавая.
На дно ложились прошлого штрихи.
У каждого своя дорога к Раю...
Смыть кровь с коленей проще, чем грехи.


Алена Кирилловаявшись...

@темы: Стихи

---

[Вестик]

Надоело гадать на осадке кофейной кружки.
Если хочешь – латай, если хочешь – руби с размаха.
Не известно, что хуже: ночью рыдать в подушку
Или жизнь проживать не с теми из чувства страха.

© Любовь Козырь

@темы: Стихи

---

[~Illuzi@~]

Бывает, что в сердце брешь, а все твои мысли - снег.
И жизнь проседает вновь сухой обветшалой кровлей.
Запомни: в любой мороз ты можешь прийти ко мне.
Я встречу тебя теплом и самой большой любовью.
И пусть наш суровый мир становится вдруг судьей,
Ты снова звонишь с утра, дела освещая вкратце,
Я каждое слово чту. И верю в тебя душой.
А вера такая, знай, не может не оправдаться.

©Юлия Гридасова

@темы: Стихи

---

[Жуткая собственница]

Он встретил ее на обычной вечеринке. Она была восхитительна. Почти все парни мечтали о ней, в то время как
он был обычным парнем, на которого никто не обращал внимания. Ночь заканчивалась, а утро уже наступало. Он
решился и пригласил ее на чашку кофе. Она удивилась, но из вежливости все же согласилась. Они зашли в отличное
кафе. Он слишком нервничал и поэтому боялся что-то сказать. Ей все это надоедало. Она мечтала поскорей добраться
домой. Вскоре он позвал официанта и сказал: "Не могли бы вы мне принести немного соли для кофе?" Все смотрели
на него с большим удивлением. Его лицо покрылось красным оттенком, но он все же насыпал соли в кофе и выпил его.
"Зачем ты это сделал?" - спросила она удивленно. Он ответил: "Когда я был маленьким, я жил возле моря. Я очень
много времени там проводил. Когда я пью кофе с солью, я чувсвтую вкус моря. И каждый раз я вспоминаю о детстве
и о своём городе. Я очень скучаю за своим городом. Я скучаю за родителями, которые до сих пор там живут." Говоря это,
у него капали слёзы. Она была тронута. Это были его настоящие чувства... Из глубины его сердца. Человек, который
рассказывает о своих переживаниях, связанных с ностальгией по дому, должен быть человеком, который любит свой дом,
переживает за свой дом и чувствует ответственность за него. После этого она начала рассказывать о своем детстве,
своей семье и городе, где она родилась. Это была очень приятная беседа, а также прекрасное начало необыкновенной
истории. Они начали встречаться. Она поняла, что он и был тем принцем на белом коне... Тем человеком, о котором
она мечтала всю жизнь. Он был добрым, нежным, вежливым. Он был таким классным парнем, а она чуть его не потеряла.
Спасибо соленому кофе!
Затем история была такая же прекрасная, как и все любовные истории: принцесса вышла замуж за принца и они жили
долго и счастливо. И каждый раз, когда она делала ему кофе, она добавляла немного соли, зная, что ему понравится.
После сорока лет совместной жизни, он скончался, оставив ей письмо, в котором писал: "Моя Дорогая, пожалуйста,
прости меня, прости за ту ложь, которая присутствовала в нашей жизни. Я соврал тебе всего один раз. Соврал про
соленый кофе. Помнишь, когда мы впервые познакомились? Я тогда так нервничал. Вообще-то я хотел попросить сахар,
но случайно попросил соль. Мне было стыдно переспросить и я все же насыпал соль. Я никогда и не предполагал, что
это может быть началом нашей беседы. Я много раз пытался Тебе об этом рассказать, но я всегда боялся это сделать.
Я обещал Тебе, что я никогда не буду Тебе врать. Теперь я умираю. Теперь я ничего не боюсь, поэтому говорю тебе
правду: я ненавижу соленый кофе. Какой противный и странный вкус, но я его пил с тех пор, как мы с Тобой познакомились.
Если бы я мог прожить жизнь еще раз, я очень бы хотел, чтобы Ты снова была моей женой, даже если придется пить этот
кофе снова и снова..."
Её слезы капали на листок бумаги, сделав его насквозь мокрым. Однажды кто-то спросил её: "Каков на вкус кофе с солью?".
"Сладкий" - ответила она...

@темы: Проза

---

[декабрь кареглазый]

Она за тобой идет неизменно рядом, хранит тебя от забот, от беды и горя,
И любит тебя всем сердцем, улыбкой, взглядом, топя нелюбовь твою алчно в алкоголе.
Она от тебя отводит и сглаз, и скорби, поет тебе на ухо сказки у колыбели.
Пытаясь убить нелюбви той жестокой корни, она обнимает крепко тебя в постели.
Она за тобой и в солнце бежит, и в вьюгу, от двери твоей отгоняет гостей незваных.
Влюбленных в нее она называет - другом, и лишь одного тебя называет - данным.
И сбила почти все ноги, порвала юбку, но ты без оглядки мчишься вперед, как ветер.
а ей бы к твое руке поскорее юркнуть и позабыть про горе и все на свете...
А ей бы у сердца греться, чтоб ты в кармане носил пол души, пол тела ее и счастье.
Но ты то отпустишь, то неизбежно манишь, любовь разбивая на мелкие злые части.
А ей собирай, спасай тебя от напасти, люби тебя, отгоняй непростые мысли
И вырывай у горя тебя из пасти, и за тебя, как лебедь, камнями с выси.
Только чтоб рядом, чтобы твое дыханье не прекращалось сутками, только б слышать,
как ты шагаешь, небом любимым данный, и за тобою следовать вверх по крышам.

Она за тобой идет, не промолвив слова, ни разу слезы не выплакав, не споткнувшись.
И верит, что ваше счастие будет скоро, и бередит тем, что сможет в тебя уткнуться...
(с)декабрь кареглазый

@темы: Картинки, Стихи